Разговор пойдет о кулаках и о таком явлении как кулачество. Откуда взялось само слово «кулак». Версий существует множество. Одна из наиболее распространенных сегодня версий – кулак, это крепкий хозяйственник, который держит все свое хозяйство в кулаке. Но вначале ХХ века больше была распространена другая версия.
Одним из основных способов обогащения кулака – дача денег или зерна в рост. То есть: кулак дает деньги своим односельчанам, или дает зерно, посевной фонд бедным односельчанам. Дает с процентами, довольно приличными. За счет этого он этих односельчан разоряет, за счет этого он становится богаче.
Как этот кулак получал свои деньги или зерно обратно? Вот он дал, допустим, зерно в рост – это происходит, например, в Советском Союзе в 20-е годы, то есть до раскулачивания. Заниматься такой деятельностью по закону кулак не имеет право, то есть никакого ростовщичества для частных лиц, никакой кредитной практики не предусматривалось. Получается, что он занимался деятельностью, которая, по сути, была противозаконной. Можно конечно предположить, что он обращался в советский суд, с просьбой чтобы с должника взыскали его задолженность. Но скорее всего, происходило иначе, то есть шло банальное выбивание того, что должник должен. Именно крайне жесткая политика с выбиванием долгов и дала кулакам их название.
Итак, кто такие кулаки?
Распространенное мнение, что это наиболее трудолюбивые крестьяне, которые, стали более богато жить за счет своего героического труда, за счет большего умения и трудолюбия. Однако кулаками называли не тех, кто более богат, кто более сытно живет. Кулаками называли тех, кто использовал труд батраков, то есть наемный труд, и тех, кто занимался ростовщичеством на деревне. То есть кулак – это человек, который дает деньги в рост, скупает земли своих односельчан, и постепенно обезземеливая их, используют их в качестве наемной рабочей силы.
Кулаки появились задолго до революции, и в принципе это был достаточно объективный процесс. То есть с улучшением системы обработки земли самым нормальным объективным явлением является увеличение земельных участков. Более крупное поле проще обработать, оно получается более дешевым в обработке. Крупные поля можно обрабатывать техникой – обработка каждой отдельной десятины получается дешевле, и соответственно такие хозяйства более конкурентоспособны.
Через увеличение величины земельных наделов проходили все страны, которые переходили из аграрной в индустриальную фазу. Это хорошо видно на примере американских фермеров, который сегодня в Соединенных Штатах немного, но поля, которых простираются далеко за горизонты. При этом имеются в виду поля каждого отдельного фермера. Поэтому укрупнение земельных участков факт не только естественный, но даже необходимый. В Европе этот процесс назывался пауперизацией: с земли сгонялись малоземельные крестьяне, земля скупалась и переходила во владения лендлордов либо богатых крестьян.
А что происходило с бедными крестьянами? Обычно их вытесняли в города, где они или шли в армию, во флот, в той же самой Англии, или устраивались работать на предприятия; или нищенствовали, грабили, умирали с голоду. Для борьбы с этим явлением в Англии были введены в свое время законы против бедных.
И подобный процесс начался в Советском Союзе. Начался он после гражданской войны, когда был произведен передел земли по количеству едоков, но при этом земля находилась в полном пользовании крестьян, то есть крестьянин мог землю продать, заложить, подарить. Этим и воспользовались кулаки. Для Советского Союза сама ситуация с переходом земли к кулакам была мало приемлема, так как была связана исключительно с эксплуатацией одних крестьян другими крестьянами.
Существует мнение, что кулаков раскулачивали по принципу – есть лошадь, значит, зажиточный, значит кулак. Это не так. Дело в том, что наличие средств производства подразумевает и то, что на них должен кто-то работать. Допустим, если в хозяйстве 1-2 лошади, которые используются как тяговая сила – это ясно, что крестьянин может работать сам. Если в хозяйстве есть 5-10 лошадей, как тяговая сила, ясно, что сам крестьянин на этом работать не может, что он обязательно должен кого-то нанимать, кто будет использовать этих лошадей.
Критериев определения кулака было всего два. Как я уже говорил – это занятие ростовщической деятельности и использование наемного труда. Другое дело, что по косвенным признакам – например, наличие большого количества лошадей или большого количества техники – можно было определить, что этот кулак действительно используют наемный труд.
И возникла необходимость определить, какой будет дальнейший путь развития села. То, что укрупнять хозяйства необходимо – было совершенно очевидно. Однако путь, идущий через пауперизацию (через разорение бедных крестьян и вытеснение их из деревни, либо превращение их в наемную рабочую силу), он был на самом деле очень болезненным очень долгим и сулил действительно большие жертвы; пример с Англией.
Второй путь, который рассматривался, – это избавиться от кулаков и провести коллективизацию сельского хозяйства. Хотя в руководстве Советского Союза были сторонники обеих вариантов, победили те, кто выступал за коллективизацию. Соответственно, кулачество, которое являлось именно конкуренцией колхозам, должно было быть ликвидировано. Было принято решение провести раскулачивание кулаков, как социально чуждых элементов, а их имущество передать создающимся колхозам.
Какие были масштабы этого раскулачивания? Конечно, раскулачено было очень много крестьян. В общей сложности раскулачиванию подверглось более 2-х миллионов человек – это почти полмиллиона семей. При этом раскулачивание шло по трем категориям: первая категория – это те, кто оказывал сопротивление советской власти с оружием в руках, то есть организаторы и участники восстаний, террористических актов. Вторая категория – это прочий кулацкий актив, то есть люди, которые выступали против советской власти, боролись против нее, но пассивно, то есть, не используя оружие. И, наконец-таки, третья категория – это просто кулаки.
В чем было различие между категориями? Кулаками относящихся к первой категории занимались «тройки ОГПУ», то есть часть из этих кулаков была расстреляны, часть из этих кулаков была отправлена в лагеря. Вторая категория – это семьи кулаков первой категории, и кулаки и их семьи по второй категории. Они подвергались высылке в отдаленные места Советского Союза. Третья категория – так же подлежали высылке, но высылке в пределах того региона где они жили. Это как допустим в Московской области, выселить из окрестности Москвы на окраину области. Всех этих трех категорий набиралось более 2-х миллионов человек с членами семей.
Много это или мало? На самом деле, статистически, это получается где-то одна кулацкая семья на одну деревню, то есть одна деревня – один кулак. В некоторых деревнях, конечно, выселяли по несколько семей кулаков, но это лишь означает, что в других деревнях кулаков не оказывалось вообще, их не было.
И вот выселили больше 2-х миллионов кулаков. Куда их выселяли? Есть мнение, что выселяли в Сибирь, выбрасывали чуть ли не в снег, без имущества, без еды, без ничего, на верную погибель. На самом деле это тоже не соответствует действительности. Большинство кулаков действительно, которые выселялись в другие регионы страны, они выселялись в Сибирь. Но они использовались в качестве так называемых трудопоселенцев – они строили новые города. Например, когда речь идет о героических строителя Магнитки и речь идет о раскулаченных выселенных в Сибирь, зачастую речь идет об одних и тех же людях. И лучшим примером тому служит семья первого президента Российской Федерации. Дело в том, что его отец был как раз раскулаченным, а дальнейшая его карьера сложилась в Свердловске, бригадиром.
Какие страшные репрессии применялись против кулаков? Но здесь вполне очевидно, раз он стал бригадиром среди рабочих, то наверное репрессии были не очень жестокие. Поражение в правах тоже, как сказать, если учесть, что сын кулака стал впоследствии Первым секретарем свердловского Обкома партии.
Разумеется, при раскулачивании были достаточно многочисленные перекосы, то есть иногда была действительно ситуация, когда середняков пытались объявить кулаками. Были моменты, когда умудрялись кого-нибудь оклеветать завистливые соседи, но такие случаи были единичными. Собственно, жители деревни сами определяли, кто у них в деревне кулак и от кого нужно избавиться.
Понятно, что справедливость здесь торжествовала не всегда, но решение о том, кто такие кулаки, принималось не сверху, не советской властью, оно принималось самими односельчанами. Определялось по спискам, представленными комбедами, то есть жителями этого самого села, и решалось, кто конкретно кулак и что с ним дальше делать. Сельчане определяли и категорию, к которой будет отнесен кулак: злостный это кулак или скажем так просто мироед.
Более того, проблема кулаков существовала и в Российской Империи, где богатые крестьяне умудрялись подмять под себя село. Хотя сельская община сама по себе от роста кулаческого землевладения отчасти защищала, и кулаки стали в основном нарождаться после Столыпинской реформы, когда некоторые становились богатыми, фактически скупали все земли своих односельчан, заставляли односельчан на себя работать, становились крупными продавцами хлеба, по сути, становились уже буржуазией.
Была и другая картина, когда те же самые односельчане, объявив кулака мироедом, благополучно топили его в ближайшем пруду, потому что на самом деле все богатство кулака строится на том, что он сумел отнять у своих односельчан. Дело в том, что как бы хорошо ни работали люди на селе… почему нельзя допустим трудолюбивому середняку стать кулаком? Его богатство ограничено размером его земельного надела. Пока он пользуется той землей, которую его семья получила по принципу раздела по числу едоков, много богатства этот крестьянин получить не сможет, потому что урожайность на полях вполне ограничена. Хорошо работает, плохо работает, сравнительно небольшое поле приводит к тому, что крестьянин остается достаточно бедным. Для того чтобы крестьянин стал богатым он должен что-то забрать у других крестьян, то есть это идет именно вытеснение и обезземеливание своих односельчан.
Если говорить о страшных репрессиях против кулаков и их детей, то есть очень хорошее постановление Совета Народных Комиссаров СССР, где сказано:
«Детям спецпереселенцев и ссыльных при достижении ими шестнадцатилетнего возраста, если они ни чем не опорочены, паспорта выдавать на общих основаниях и не чинить им препятствий к выезду на учебу или на работу».
Дата этого постановления 22 октября 1938 года.
Собственно альтернативным путем постепенному укрупнению хозяйств за счет пауперизации оказалась коллективизация. Крестьяне в тех селах, где уже не осталось никаких кулаков, постепенно сводились в колхозы (кстати, чаще всего, вполне, себе добровольно) и получалось, что на одну деревню имеется общее поле, достаточно обширное, на которое выделялась техника, с помощью которой это поле и обрабатывалось. По сути, жертвами коллективизации оказались только кулаки. И кулаки, как бы многочисленны не были жертвы, составляли менее 2% от всего сельского населения Советского Союза. Как я уже говорил ранее – это где-то одна семья на одно довольно большое село.ИСТОЧНИК
Так же рекомендую прочитать на данную тему :
О страшной язве российского крестьянства. Царский министр о кулаках и кулачестве — «Пагубное влияние развития ростовщичества и кулачества в сельском быту».
Это было опубликован в 1892 году. Его автор, Алексей Сергеевич Ермолов — отнюдь не революционер, два года спустя он станет министром земледелия и государственных имуществ.
Царский министр о кулачестве
Приведённый ниже текст был опубликован в 1892 году. Его автор, Алексей Сергеевич Ермолов — отнюдь не революционер, два года спустя он станет министром земледелия и государственных имуществ.Пагубное влияние развития ростовщичества и кулачества в сельском быту
В тесной связи с вопросом о взыскании упадающих на крестьянское население казённых, земских и общественных сборов и, можно сказать, главным образом на почве этих взысканий, развилась страшная язва нашей сельской жизни, в конец её растлевающая и уносящая народное благосостояние, — это так называемые кулачество и ростовщичество. При той безотлагательной нужде в деньгах, которая является у крестьян, — для уплаты повинностей, для обзаведения после пожара, для покупки лошади после её покражи, или скотины после падежа, эти язвы находят самое широкое поле для своего развития. При существующих, установленных с самыми лучшими целями и, быть может, вполне необходимых ограничениях в отношении продажи за казённые и частные взыскания предметов первой потребности крестьянского хозяйства, а также и надельной земли, правильного, доступного крестьянам кредита не существует вовсе.
Только сельский ростовщик, обеспечивающий себя громадными процентами, вознаграждающими его за частую потерю самого капитала, приходит ему на помощь в случаях такой крайней нужды, но эта помощь, конечно, дорого обходится тому, кто к ней раз обратился. Однажды задолжав такому ростовщику, крестьянин уже почти никогда не может выбраться из той петли, которою тот его опутывает и которая его большею частью доводит до полного разорения. Нередко крестьянин уже и пашет, и сеет, и хлеб собирает только для кулака.
Известно, что помещику при взысканиях с крестьян, по исполнительным листам, за самовольный уход с работы, за невыполнение принятых на себя обязательств и т.п., в огромном большинстве случаев оказывается совершенно невозможным что-либо с них получить, — многие считают даже излишним обращаться в подобных случаях к суду. Но сельский ростовщик и без суда всегда с лихвою вернёт себе своё, не теми, так другими способами, не деньгами, так натурой, зерном, скотиной, землёй, работой и т.п.
Впрочем, сельские ростовщики умеют обставлять свои операции таким образом, что и суд, по крайней мере прежний мировой гражданский суд, стоявший на почве формальных доказательств, обыкновенно являлся на помощь сельскому ростовщику в его хищнической деятельности разорения крестьянства. Весьма естественно, что крестьянин, незнакомый с обрядовой стороной судопроизводства, запутываемый разного рода, большею частию непонимаемыми им самим, обязательствами, на суде оказывался бессильным доказать свою, если не формальную, то фактическую правоту, и суд нередко присуждал с него взыскание, в 5-10 раз превышавшее размер действительно должной им суммы.
Действуя векселями, неосторожно ему выданными и вооружась исполнительными листами, которых очень часто суд не вправе не выдать, сельский ростовщик в то же время развращает, спаивает слабых членов зажиточных семей, опутывает их фиктивными долговыми обязательствами, выданными на сумму в 10-20 раз большую против действительного долга, и разоряет массы крестьян в самом полном смысле этого слова. Трудно поверить, до каких размеров доходят те проценты, которые взимаются с крестьян за ссуженные им деньги и которые находятся главным образом в зависимости от степени народной нужды. Так, в летнее время, особенно в виду благоприятного урожая, ссуда даётся не более, как из 45-50% годовых, осенью те же кредиторы требуют уже не менее 120%, а иногда и до 240%, причём очень часто обеспечением служит залог крестьянских душевых наделов, которые сами владельцы арендуют потом у своих же заимодавцев. Иногда земля, отобранная заимодавцем за долг по расчёту 3-4 р. за десятину, обратно сдаётся в аренду владельцу её за 10-12 рублей.
Однако, и такие проценты в большинстве случаев признаются ещё недостаточными, так как сверх того выговариваются разные работы, услуги, платежи натурою, — помимо денежных и т.п. При займах хлебом — за пуд зимою или весною, осенью возвращается два. Оценить всё это на деньги — весьма трудно, тем более, что счёты должника со своим кредитором обыкновенно так запутаны, — (большею частью умышленно запутываются последним), — что разобраться в них почти невозможно.
В последние годы особенно распространяется кредит под залог имущества, причём ростовщик не брезгает ничем, — в дело идут и земледельческие орудия, и носильное платье, и хлеб на корню, и даже рабочая лошадь и скот. Когда же наступает время расплаты и крестьянину платить долга нечем, то всё это обращается в продажу, а чаще уступается тому же кредитору, причём он же назначает и цену, по которой заложенная вещь им принимается в уплату долга, так что часто, отдав залог, крестьянин остаётся по прежнему в долгу, иногда в сумме не меньшей, против первоначальной цифры долга. Местами, обязательные работы крестьян-должников на кулака-кредитора принимают характер совершенной барщины, ещё гораздо более тяжёлой, нежели прежняя господская, потому что в прежнее время помещики были заинтересованы в сохранении благосостояния своих крестьян, теперешнему же кулаку-кредитору до них никакого дела нет.
Обыкновенно, эти сельские ростовщики начинают свою деятельность с занятия виноторговлею, которая представляет столько удобных способов для разживы на счёт крестьян. Тут, конечно, тоже со стороны закона есть весьма целесообразные, по мысли, ограничения, — запрещено продавать вино в долг, под залог хлеба или вещей, под будущие работы, — запрещено расплачиваться вином за исполненные работы и т.п. Но едва ли нужно говорить о том, что все эти благодетельные ограничения остаются мёртвою буквою, так как уследить за исполнением их очень трудно, да и некому. Более того, судом же очень часто взыскиваются деньги, которые крестьяне остаются должными кабатчику, — в действительности за вино, — а на бумаге, за разные, будто бы, купленные у него же товары или продукты.
Известно, что большею частью кабатчик является в то же время и лавочником, и съёмщиком земли, и ссыпщиком хлеба, и прасолом, т.е. скупщиком скота и разного другого крестьянского товара, — так как одна торговля вином, в особенности правильная, без всех этих так сказать подспорных её отраслей, далеко недостаточна для удовлетворения его стремлений к наживе. Известно также, что многие крупные теперь состояния обязаны своим происхождением именно такой кабацкой торговле, а некоторые именитые впоследствии купцы начинали с того, что были сидельцами или так называемыми подносчиками в кабаке или трактире. В уездных городах и в крупных селениях едва ли не все лучшие дома принадлежат теперь виноторговцам, или лицам, которые положили начало своему состоянию виноторговлею в связи с кулачеством. Для человека, не останавливающегося ни перед какими средствами, не много денег нужно, чтобы начать свою деятельность, но, конечно, нужны известного рода смётка, ловкость, изворотливость, особенно на первых порах, пока положение ещё шатко и кулак не оперился, не забрал силы, не заручился нужными связями. Эти связи всего легче заводятся и эти силы всего более укрепляются тогда, когда такой кулак находит возможным забрать в свои руки власть. От этого многие из них, особенно из числа начинающих, всячески стремятся пробраться на такое место, которое бы давало им силу и влияние, — например, добиться выбора в волостные старшины, что иногда, — особенно в прежнее время, до введения земских начальников, — им и удавалось. А раз попадала в руки власть, крылья развязывались и можно было зайти далеко, поприще впереди раскрывалось широкое.
Едва ли нужно останавливаться на том, какое растлевающее влияние на сельскую жизнь вносило появление подобного деятеля в должности начальника и какие результаты могли при этом получиться. За невозможностью попасть в старшины, можно помириться и на другой должности, даже и не сопряжённой с фактической властью, как например, должность церковного старосты, или так называемого ктитора, лишь бы выбраться из общего уровня и стать на более видное место, откуда легче бывает обделывать всякие дела. И надо отдать справедливость некоторым из таких дельцов, — из них выходили иногда старосты очень хорошие, заботливые, которые радели о церкви и способствовали по мере сил её благолепию, не останавливаясь даже перед довольно крупными пожертвованиями из собственных средств. Быть может, тут отчасти влияло желание хотя немного замолить перед Господом те грехи, которые невольно чувствовались на душе, причём, однако, эти пожертвования и эти замаливания иногда отнюдь не останавливали дальнейшей мирской деятельности такого радетеля в прежнем направлении, но это объяснялось ими обыкновенно тем, что силён враг рода человеческого …
Те же сельские кулаки состоят, как сказано, большею частью и местными торговцами, они же скупают или берут у крестьян за долг их хлеба, табак, шерсть, лён, пеньку и другие продукты. Характер их деятельности в этом отношении также достаточно известен. Не говоря уже про те низкие цены, по которым они принимают от крестьян их произведения, тут пускаются в ход все обычные у таких скупщиков приёмы — обмеривание, обвешивание, заманивание во дворы, с неправильными потом расчётами, покупка на дороге, у въезда в город, у придорожного трактира, с соответственным угощением и т.п.
Нередко, крестьянам, приезжающим на базар со своими продуктами, даётся цена, значительно низшая, против существующей — при обычных в подобных случаях стачках между покупщиками; — затем при приёме, — кроме нередкого установления совершенно произвольной единицы меры, вроде четверти в девять мер, берковца в 14 пудов или пуда в пятьдесят фунтов, — самое измерение производится неверными мерами, фальшивыми гирями и т.п. Известно, что нередко даже клеймённые меры весы бывают неверны. В городах, где производится проверка мер, можно заказать себе и представить в городскую управу для наложения клейма специальные меры для покупки и специальные для продажи. А раз на мере или гире имеется установленное клеймо, доказать её неверность почти невозможно и, конечно, ни один крестьянин об этом и не подумает, только недоумевая, отчего при ссыпке хлеба вышла такая большая разница, против его собственного измерения, дома, и нередко, в простоте души, приписывает эту разницу своей же собственной ошибке. Эти приёмы обманывания крестьян при покупке у них хлеба в значительной степени поддерживаются существующим ещё во многих местах России обычаем покупки хлеба не на вес, а на меру. Вероятно, этот обычай и сохраняется ссыпщиками хлеба, особенно при покупках у крестьян, потому что при покупке на меру гораздо легче обмерить продавца так, что он этого и не заметит.
Известно, что тут большое значение имеют различные приёмы насыпки, — в одну и ту же меру можно поместить и более, и менее хлеба, смотря по тому, как насыпать, к тому же насыпают иногда не под гребло, а с верхом, горою, сколько может удержаться, да и при сгребании можно греблом вдавить в меру известное количество хлеба. Мера, большею частью, для удобства ссыпки, подвешивается на верёвке и тут, известного рода приёмами постукивания, можно заставить хлеб улечься плотнее. У многих хлеботорговцев есть для ссыпки хлеба у крестьян особые приказчики — настоящие виртуозы по этой части. Замечательно, что приёмы деятельности деревенских скупщиков хлеба бывают чрезвычайно разнообразны и очень часто варьируют, так, чтобы ещё больше запутать и заманить крестьянина.
Так, бывают случаи, когда скупщики покупают крестьянский хлеб дороже существующих цен, — дороже, чем они же покупают его у помещиков, — дороже, чем потом сами его продают. Расчёт при этом оказывается различный — иногда это делается для того, чтобы привлечь массу продавцов и потом, когда съедется множество крестьян с хлебом, разом уронить цену вдвое; иногда цель заключается в том, чтобы ещё шире пустить в ход приём обмеривания, рассчитывая на то, что крестьянин, обрадованный высокою ценою, будет менее внимательно следить за приёмкой. Одним словом, различных способов очень много, но все они, конечно, к явной невыгоде крестьянина и к вящей прибыли ссыпщика, который, накупив крестьянского хлеба, потом уже обходит помещичьи партии, прямо заявляя иногда, что хотя у помещиков хлеб качеством и лучше, но ему не сподручно его покупать.
Такие же приёмы обмеривания и обмана крестьян в широких размерах практикуются на мельницах, при размоле крестьянского хлеба. Помимо назначения за размол совершенно произвольного вознаграждения, которое получается обыкновенно натурою — зерном или мукою, хлеб, поступающий в размол, очень часто вовсе не меряется, а прямо с воза пускается под жёрнов, а потом крестьянину сдаётся мукою столько, сколько заблагорассудит хозяин мельницы, да и из этого ещё количества удерживается плата за помол.
Для устранения таких искусственных и почти неуловимых способов обманывания крестьян, было бы весьма желательно ввести повсеместно обязательную продажу и покупку хлеба, а также приём его на мельницы, не иначе, как на вес, и, вместе с тем, воспретить всякие другие произвольные единицы веса, кроме установленных законом. Это было бы полезно и в том отношении, чтобы устранить существующие в настоящее время различные на этот счёт в разных местах обычаи, которые только затемняют дело в глазах не только крестьян, но даже и помещиков, для которых, благодаря этому, терминология разных рынков является непонятною. Известно, что даже в Петербурге на бирже хлеб до сих пор продаётся и котируется то на меру, то на вес, что представляется крайне неудобным.
Вместе с тем, настоятельно необходимо упорядочить дело поверки мер и весов, взяв это дело из рук Городских Управ, которые с этою чисто техническою задачею, требующею внимания и аккуратности, решительно справиться не могут. В управах, как известно, поверкою и клеймением мер и весов занимается обыкновенно какой-нибудь сторож, нередко безграмотный, который заклеймит всё что угодно.
Известно, что со времени освобождения крестьян и по мере ослабления, оскудения старо-дворянского элемента, масса помещичьих имений и земель перешла в руки купцов, мещан и вообще всяких разночинцев. Отнюдь не ставя вопроса на сословную почву и не отвергая того, что между этими новыми землевладельцами есть лица, серьёзно принявшиеся за хозяйство, обладающие солидными капиталами и потому могущие поставить дело на самую правильную почву, — нельзя, однако, скрывать от себя и того, что такие лица составляют, к сожалению сравнительно редкое исключение.
В большинстве случаев покупщиками или арендаторами помещичьих, или съёмщиками государственных земель являются те же, уже более или менее разжившиеся, кулаки, — имеющие в виду при этом ничто иное, как те же цели спекуляции или дальнейшей наживы на счёт, сперва естественных богатств купленного или арендованного имения, а потом на счёт окрестного сельского населения, которое при этом ещё скорее и ещё вернее поступает к ним в кабалу. Начинает такой землевладелец или арендатор, — если только он не связан слишком строгим контрактом и за ним не следят упорно, — с разорения усадьбы, которая продаётся на снос, — вырубки сада и свода лесов, причём этим способом нередко покрывается вся заплаченная за имение сумма и земля достаётся новому владельцу — даром.
Одновременно с этим распродаются скот и хозяйственные орудия, потому что новый владелец обыкновенно или вовсе хозяйства вести не намерен, или имеет в виду производить запашку и уборку наймом, по более дешёвой цене, рассчитывая на подневольный для него труд своих же прежних должников крестьян. Если есть в имении целинная степь или вековая залежь, она распахивается; то же делается и с землёю из-под вырубленного леса или сада; если есть пруды — они спускаются, чтобы на месте их посеять коноплю или просо. Но это только, так сказать, приступ к делу, начало работы, — это снимание пенок с приобретённого имения, которое иногда бывает настолько выгодно, особенно, если дело касается арендованного имения, что потом его можно бросить, или возвратить хозяину, якобы по невыгодности аренды, хотя бы даже с уплатою договорённой по контракту неустойки, если владелец был настолько осторожен, что ввёл её в условие при заключении договора. Но если земля остаётся за новым владельцем, если арендная цена сама по себе не высока, то большею частью начинается подесятинная раздача земли крестьянам, причём цены бывают, конечно, тем выше, чем более крестьяне нуждаются в земле.
Так, самыми выгодными считаются в этом отношении те имения, которые находятся в такой местности, где большая часть крестьян сидит на даровом наделе и где им некуда бывает иногда выгнать корову или выпустить курицу, без того, чтобы она не попала на чужую землю. При таких условиях всё умение «хозяйничать», заключается в умении эксплуатировать нужду и бедность окрестного населения. Не даром между такими хозяевами-кулаками сложилась циническая поговорка, хорошо характеризующая их взгляд на дело и их образ действия. Восхваляя друг перед другом поле своей деятельности и рисуя выгоды приобретённых ими владений — «сторона у нас богатая», говорят они, «потому — кругом народ нищий»…
Наряду с подесятинной сдачей земли крестьянам, — конечно, с уплатою денег «до снопа», т.е. до своза хлеба с полей, и если без задатков, то иногда с залогом от крестьян-съёмщиков, — хотя бы в виде зимних полушубков, которые до осени складываются в амбаре у сдатчика, — начинается иногда буквальная борьба с соседями из-за потрав, из-за крестьянского скота, борьба, которая иногда принимает характер настоящей травли. Наём под работы, если не вся земля разбирается крестьянами, производится, конечно, с зимы, причём выдача задатков, — а иногда, надобно сказать правду, — и всех денег вперёд, обыкновенно пригоняется к тому времени, когда с крестьян сбирают подати и когда, следовательно, можно нанять дешевле.
Когда же крестьяне выезжают летом на работы, которые большею частью оплачиваются издельно, от десятины, — придумываются особые, произвольной меры десятины, которые иногда умышленно нарезываются такими причудливыми формами, такими «вавилонами», что крестьяне решительно не могут смекнуть, сколько именно земли им отведено под работу. При найме крестьян на работу с платою от десятины, десятина обыкновенно считается сороковая, хозяйственная; при сдаче тем же крестьянам той же земли в наём — принимается десятина казённой меры, тридцатная.
Во многих местах — это уже такой обычай, который всем известен и в котором, по крайней мере, обмана нет, потому что дело ведётся начистоту. Но вот что нехорошо, и чем однако многие не брезгают: для отмеривания земли употребляются обыкновенно или мерные цепи, или чаще сажени. Одна цепь, или сажень, хозяйственная, заказывается подлиннее, — чтобы захватывала побольше земли, — это, когда земля отмеривается крестьянам под работу. Другая цепь, или сажень, — покороче, — употребляется тогда, когда земля отводится крестьянам, снявшим её в наём под распашку и посев. В обоих случаях выгоды «хозяина», таким образом, соблюдены вполне, а крестьянину, конечно, невдомёк, да если он и догадается, что что-то не ладно, то большею частью спорить не станет, потому что «за всякою малостью не угоняешься, известно, дело хозяйское».
Но бывает и хуже. Бывает и так например, что в горячее рабочее время, особенно когда пошлёт Бог урожаю, а народу мало и цены на уборку растут, какой-нибудь один такой хозяин объявляет вдруг при найме на базаре, где бывает много всякого пришлого люда, цену такую несообразно-высокую и заманчивую для крестьян, что народ к нему валом повалит. Вслед за этим и все другие вынуждены повысить цену на работу, чтобы не остаться совсем без рабочих, не смотря на то, что цена иногда совершенно невозможна по своей высоте. Когда же приходит время к рассчёту, первый, поднявший цену, хозяин, у которого, конечно, раньше всех хлеб убран и свезён, просит повременить, пообождать с рассчётом, так как у него сейчас денег нет. Рабочие сначала пошумят немного, а потом поневоле соглашаются. Проходит неделя, другая, — приезжают за деньгами, но денег всё нет, просят подождать, пока продастся хлеб.
Наконец, и хлеб продан, а рассчёта всё нет, — и так идёт время до тех пор, пока рабочим предложат — грех пополам, взять половину денег, а остальное скостить, — и рад бы хозяин отдать всё, да денег нет, времена стоят тяжёлые, хлеб дёшев, в торговле заминка. Рабочие и тут опять пошумят, и о Боге напомнят, но в конце концов и на это соглашаются, разве иногда выторгуют у хозяина ещё какую нибудь прибавку, да с тем и уезжают, до следующего года, когда опять попадают на ту же удочку. Соседи же такого хозяина-кулака, ведущие дело по Божьему, наняли рабочих по цене, поднятой вследствие описанной проделки до невозможного размера, и расплатившись с ними как было условлено, сводят хозяйственный год с дефицитом, потому что низкие продажные цены на хлеб действительно не оплачивают повышенных цен на работу.
Таковы приемы и таковы результаты хозяйственной деятельности кулаков-землевладельцев или арендаторов, заменивших прежних помещиков, которых нередко обвиняют в том, что они оскудели, потому что не сумели примениться к «новым условиям землевладения». С другой стороны там, где дворянский элемент сохранился сильнее, где меньше имений, перешедших в руки купцов и кулаков, там крестьянину живется легче, там меньше простору хищничеству ростовщиков, там правильные, человечные и нормальные отношения между землевладельцами и крестьянами, между нанимателями и рабочими, там до сих пор твердо сохраняется убеждение, что богатство и сила страны — в богатстве и силе народа, а никак не наоборот. По мере же разорения и исчезновения коренного дворянского элемента, слабеет, истощается крестьянское население, не находящее себе ни поддержки, ни защиты в сменяющих его разношерстных элементах. Это факт, подтверждаемый многими исследователями нашего сельского быта, даже из числа тех, которые может быть и желали бы видеть дело в ином свете.
Такова еще одна темная сторона нашей современной сельской жизни, в которой, наряду с возрастающей бедностью крестьян, получают все больший простор алчные стремления описанных выше хищников, большая часть которых, — надобно сказать правду — вышла из среды тех же крестьян, но которые, как говорят их прежние односельцы, «забыли Бога». Выше приведенных фактов достаточно, чтобы показать, на сколько было бы важно урегулировать эту сторону дела, положить конец зловредной деятельности сельских ростовщиков, кулаков и скупщиков, хотя эта задача крайне трудная, особенно при невежественности сельского населения и той полной экономической необеспеченности, которою с таким успехом пользуются ныне эти самые опасные его элементы, как пиявки высасываюшие последние соки народного благосостояния и находящие себе тем более раздолья и поживы, чем беднее и обездоленнее крестьяне.
Ермолов А.С. Неурожай и народное бедствие. СПб., 1892. С.179–190
Комментариев нет:
Отправить комментарий